http://www.ras.ru/digest/showdnews.aspx?id=fed0e1b0-15a8-444d-90bb-60fab1cf8757&print=1© 2024 Российская академия наук
— Геннадий Яковлевич, как вы оцениваете процессы, происходившие в Академии наук в 1990-х и 2000-х?
— Процессы деградации я стал замечать еще в конце 80-х. Потом произошел распад СССР, и надо отдать должное тем людям, которые сохранили академию в такое трудное время. 2000-е дали надежду, но, на мой взгляд, РАН эти годы "проспала". В 2008-м лично я очень ясно почувствовал: если мы в академии сами не сделаем реформу, то за нас это будет делать правительство. Период с 2013 по 2017 год я лично оцениваю как один из самых трагичных в истории академии. Система управления разрушена, и мы оказались как в финале фильма "Бриллиантовая рука": на машине, которая подвешена за трос к вертолету. А мы тут внизу активно рулим, делаем вид, что куда-то едем.
Когда же в довершение всего не состоялись выборы в 2017-м, у меня внутри все оборвалось — я подумал, что похожее состояние я уже испытывал…
— В 1991-м?
— Да. Я очень хорошо помню, как развалился СССР. Конечно, я считаю это трагедией. И сейчас у меня такое же чувство, когда я вижу, как разваливается РАН. Тогда я, можно сказать, "просидел" эти годы, занимался спасением предприятия, института, связкой науки с внедрением. И вот сейчас я сказал сам себе: "Опять все разваливается на твоих глазах. И ты опять рискуешь все это "просидеть".
— Но теперь у вас появился конкретный шанс взять весь процесс в свои руки? Или это иллюзия?
— Сейчас действительно у меня создалось впечатление, что руководству страны все-таки академия нужна. Что это понимают. Есть шанс, что можно изменить ситуацию, и это основная моя мотивация. Поэтому я иду на выборы. Для меня это непростой выбор. Я не публичный человек, всю жизнь занимаюсь своим делом, микроэлектроникой. Но так получилось, что микроэлектроника является на настоящий момент одной из самых наукоемких, быстроразвивающихся и влияющих на нашу жизнь технологий. Поэтому я хорошо понимаю, что происходит в мире.
GIF
А что в нем происходит?
— Мы находимся на новом витке научно-технического развития, и наша жизнь будет круто меняться. В 2024 году компьютерный перевод будет излагать смысл текста лучше любого человека-переводчика. В 2028-м — литературные эссе, повести, романы будет писать компьютер. Люди, которые родились в этом году, уже никогда не будут управлять автомобилем, так как это будет делать робот. В 2032-м появятся персональные роботы, в 2050-м исчезнут рабочие специальности. И здесь перед нами стоят колоссальные вызовы!
А ведь даже сейчас мало кто из людей представляет, что такое интегральная схема. А я вот, как специалист, могу сказать, что к 2030 году в интегральной схеме будет более триллиона транзисторов.
— И нам ведь важно, чтобы в России были отечественные микросхемы?
— Это понятно. Ведь любые микросхемы содержат недекларированные возможности, то есть их создатель всегда может перехватить управление. И найти их невозможно.
— Абсолютно точно невозможно?
— Да, я это говорю, как специалист. Либо ты должен затратить на это столько времени, что на это уйдут десятки лет. Остается только самим все делать. Либо наши машины будут биться, банковские карточки заблокируются, робот-хирург будет резать не в тех местах, в которых должен. Нам остается делать электронику только самим. Это вопрос безопасности.
— Есть ведь еще и социально-экономический вопрос...
— Да, это второй пункт. Уже сейчас англичане и немцы тестируют грузовики-беспилотники. На сегодняшний день автопилот стоит 30-40 тысяч долларов. Через пять лет он будет стоить три тысячи, а потом и 300 долларов. И это не просто очередной гаджет, это важный элемент, влияющий на всю экономику, потому что, например, снизится число ДТП. Все автомобили-беспилотники будут общаться друг с другом. Это наше самое ближайшее будущее.
Третий вопрос — философский. Буквально через несколько лет полностью изменится жизнь. Это будет существование среди тысячи друзей в социальных сетях при отсутствии одного настоящего друга. Я думаю, что люди уйдут в виртуальную реальность, будут больше бояться реального взаимодействия с другими. Это также будет влиять на общественную и социальную жизнь в стране, поэтому сейчас мы находимся в ситуации, когда надо принимать решение.
— Как быть с недофинансированием?
— Существуют федеральные целевые программы, которые направлены на создание реальных продуктов. И они на сегодняшний день привлекают в 10 раз больше средств, чем весь бюджет РАН. Если бы мы хотя бы 10% взяли от ФЦП на фундаментальные исследования, то почти удвоили бы бюджет РАН. И так бы мы освободились от грантовой зависимости.
— Гранты — это плохо?
— Не может вся наука строиться на грантах. Во-первых, гранты очень маленькие, и получается какая-то бесконечная беготня. Во-вторых, есть ученые, которые умеют "добывать" деньги, а есть такие, которые не умеют. И им нужно дать возможность больше времени уделять работе, а не этой беготне за грантами.
— Какие проблемы Академии наук вы считаете самыми главными?
— Первая проблема — это взаимодействие с внешней средой, в первую очередь, конечно, с властью. И здесь иллюзий не может быть, потому что РАН существует на государственные деньги. Мы должны восстановить нормальные отношения с властью. Вторая проблема — взаимодействие с обществом. Если мы претендуем на государственное финансирование, мы обязаны разъяснять обществу, чем мы занимаемся и зачем это все нужно. Ну а третья проблема — внутренняя. И она связана с разными трудностями во взаимодействии между учеными в самой академии. Все эти вопросы сложные, все они взаимосвязаны. Нельзя налаживать взаимоотношения с властью, когда внутри академии тебя не понимают. И невозможно, когда внутри тебя понимают, а с властью или обществом — катастрофа. Знак нашего времени, который вскрывает отсутствие взаимопонимания с обществом, — это отсутствие гордости за отечественные научные разработки: общество воспринимает тебя только в случае успеха за границей. Надо ли говорить, что такое отношение необходимо менять.