Петр Великий как понятие, включающее в себя и его личность и его деяния, по своему совершенству и непостижимости был для Ломоносова сопоставим с мирозданием, являясь, как и последнее, источником чистого вдохновения: «Часто размышлял я, каков Тот, который всесильным мановением управляет небо, землю и море: дхнет дух его – и потекут воды, прикоснется горам – и воздымятся. Но мыслям человеческим предел предписан! Божества постигнуть не могут! Обыкновенно представляют Его в человеческом виде. Итак, ежели человека, Богу подобного, по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обретаю». Сбивчивость этого места, оправдательные интонации при уподоблении Петра Создателю передают высочайшую степень восхищения и изумления, сближая его с одой. Свои слова Ломоносов создавал не только по правилам разработанной им риторики, но и, как оды, в состоянии восторга. В определенном смысле слова Ломоносова представляют собой оды, написанные прозой. Вместе с тем сам Ломоносов и его современники рассматривали «Слово похвальное Петру Великому» как исторический труд. В качестве материала по истории Петра I оно было послано Вольтеру, готовившему свою историю царствования Петра Великого. Однако Вольтер не придал сочинению Ломоносова никакого значения. Напротив того, Готшед, считая слово Петру I образцом ораторского жанра, опубликовал его немецкий перевод в своем журнале «Новости изящной учености» («Das Neuste aus der anmuthigen Gelehrsamkeit», 1761), отметив: «Наши читатели могут судить о том, какой мужественной силой и каким хорошим вкусом обладает этот русский вития».