Этот человек своими руками сделал первый в России коммерческий сканирующий зондовый микроскоп — прибор, позволяющий увидеть отдельные атомы. Случилось это давно, в 80-е годы, когда еще и страна была не Россия, а СССР, и предпринимательская деятельность была разрешена только отдельным структурам. Но тот, первый, микроскоп Яминскому удалось продать. С тех пор его фирма производит и продает свой хай-тек, а сам он предполагает выстроить идеальную модель малого бизнеса
На мониторе — фотография ребристой поверхности, состоящей из ровных рядов желтоватых пупырышков, плотно прижатых друг к другу. Как яйца в упаковке. Вообще-то на экране изображение графита, полученное сканирующим зондовым микроскопом. А пупырышки — электронные оболочки отдельных атомов.
— Вот такие вот грядки, — говорит Игорь Яминский. — Демокрит в своих умных книжках рисовал атомы, которые зацепляются крючочками. Здесь в роли крючочков электронные оболочки — они связывают атомы в кристаллическую решетку.
Разговариваем мы в лабораторном корпусе «А» Московского государственного университета, где в нескольких комнатах располагается фирма «Центр перспективных технологий». Яминский — ее основатель и генеральный директор. А еще он профессор физфака МГУ, профессор химфака МГУ, доктор физико-математических наук и так далее.
В комнатах полно молодых людей, которые паяют контакты, наблюдают в мониторы за зондами микроскопов, пишут отчеты — трудятся, в общем. Помимо людей здесь же находятся сверлильный станочек, тиски и прочий нужный всякому нанотехнологу инструмент, среди которого можно отыскать и сами микроскопы — металлические конструкции размером в два кулака с торчащими ручками и проводками.
Чудо техники, показывающее структуру поверхностей с разрешением до отдельного атома, выглядит обыденно, да и прибор, по словам Яминского, довольно простой: сверхтонкий кремниевый усик простукивает образец и фиксирует все неровности, потом информация уходит в компьютер, и на экране возникает профиль — здесь атомы горкой, здесь впадиной…
Объекты покрупнее тоже можно разглядывать — мне показывали эритроцит, причем не какой-нибудь, а с дырками в мембране после разряда в два киловольта. Зачем эритроцит покалечили, я не спросил, но ясно: наука!
Рельеф поверхности
— В первый раз я услышал о сканирующем туннельном микроскопе в 86-м году, — говорит Яминский. — Я уже защитил диссертацию на физфаке МГУ и понимал, что нужно заниматься чем-то новым. И мне очень повезло: на заседании кафедры физики колебаний выступал Лихарев, молодой доктор физико-математических наук, и рассказал о том, как он был в Швейцарии на конференции и что такое сканирующий туннельный микроскоп.
Туннельный микроскоп — первый из класса сканирующих зондовых микроскопов, в нем изображение поверхности строится за счет измерения электрического тока между образцом и иголочкой-зондом. Его создали в Цюрихе в 81-м году, а в 86-м за его изобретение дали Нобелевскую премию Биннигу и Рореру.
— Это уникальный случай — Нобелевская премия за инженерную разработку! — восклицает Яминский. — Вообще авторы думали получить разрешение примерно в 50 нанометров и не предполагали, что можно будет увидеть отдельные атомы. И поначалу-то им никто не поверил! Когда они отослали статью в Journal of Applied Physics, один рецензент написал, что они описывают хорошо известный эффект туннелирования, а второй — что это изумительная инженерная разработка, но к физике не относится. Но в итоге статью опубликовали… В 86-м, после того заседания кафедры, я решил построить микроскоп сам, в одиночку. И у меня сначала не получилось.
— То есть как в одиночку? Своими руками?
— Вы знаете, это не очень сложный прибор. Сейчас я смог бы сделать его с нуля за полгода. Конечно, такой микроскоп, как мы теперь разрабатываем — с быстрой электроникой, умным программным обеспечением, сложной механикой, — одному не сделать. А простые туннельные микроскопы студенты собирают на первом-втором курсе.
— Но тогда у вас не получилось. Не хватило знаний?
— У меня возникла такая проблема: как подвести иголку к образцу, чтобы зазор был меньше микрона? Тогда у меня не получилось. А потом я встретил Владимира Панова c кафедры квантовой электроники. Осенью 87-го собралась команда из пяти человек: Владимир Панов, Сергей Васильев, Юрий Моисеев, Сергей Савинов и я. Надо сказать, первый микроскоп проектировали на таком невероятном душевном подъеме, что сделали его всего за два месяца.
— Насколько я понимаю, его вы тоже своими руками делали. Это вообще нормально для сотрудника физического факультета МГУ?
— Раньше это было обычным делом. Моей дипломной работой на физфаке было собрать лазер с нелинейным преобразованием частоты. А во время работы над кандидатской я делал уникальный прибор для измерения эффекта Штарка: сам паял электронные усилители и вакуумные колбы… Это мне нравилось. Сейчас, к сожалению, на факультете эксперименты проводятся на покупной аппаратуре. Но в науке, как правило, великие открытия происходят именно на самодельных устройствах.
«Для криминала мы были неинтересны»
— Как у вас получилось в 87-м году сделать коммерческий прибор? В то время только-только кооперативы начали появляться.
— Да, все уже перешивали шапочки на бюстгальтеры, все хотели чего-то делать и продавать. У нас была идея, что мы будем делать и продавать микроскопы. По тем временам было несложно найти заказы от научных организаций. Первый наш микроскоп мы делали для Московского авиационного технологического института. Нам дали 10 тысяч рублей. Но в те времена, имея 10 тысяч рублей, купить, в общем-то, было нечего. Это была стоимость «жигулей», но машин в свободной продаже не было — надо было долго стоять в очереди. Вот за эти деньги мы и сделали микроскоп. А время было веселое, хорошее, как-то все получалось само собой. Люди приходили к нам, просили сделать микроскопы — мы их делали. Не было поставленного бизнеса — рек¬ламы, отдела продаж, маркетинга. Не было и конкуренции: американцы свои первые микроскопы стали производить в том же 1987 году, а в России мы были первыми. Так мы к 1990 году продали около 35 сканирующих зондовых микроскопов.
— На каких основаниях существовала ваша коммерция в те времена?
— Сначала мы работали через совместное российско-германское предприятие: они просто забирали тридцать процентов денег и являлись тем финансовым посредником, который выплачивал нам зарплату. А в 1990 году мы узнали, что будет приниматься закон о малых предприятиях. Я организовал предприятие, где учредителем был один.
— Не страшно было предприятие создавать? Криминал, начало 90-х…
— Я видел много мерзавцев по телевизору, но в жизни никогда встречал. Те, с кем я работал и работаю, — очень хорошие добрые люди. У нас бизнес такой, понимаете? Это своя среда высокоинтеллектуальных людей. А для криминала мы были неинтересны, никто нам никогда не угрожал. И мне ни разу в жизни не пришлось давать взятку. И на откатах работать мне не предлагали. Думаю, чиновники просто смотрят на меня и понимают, что я не буду давать откат.
— Когда вы на себя предприятие регистрировали, остальные четверо основателей не возражали? Не обзывали вас сволочью?
— Нет, что вы! Они никогда не хотели отвечать за административную часть, общаться с налоговой. А все деньги предприятие, которое принадлежало мне, делило поровну. У нас не было капитализма. Наша команда развалилась чуть позже, в 95-м. В науке стало совсем плохо с деньгами, заказов практически не было, и одновременно мы начали новую разработку. У моей команды уже не было желания заниматься этим делом: оно не приносило никаких денег. Но никакого конфликта не было.
— А вы-то почему остались?
— Это фанатизм, упрямство. Бизнес — это внутреннее невероятное желание что-то сделать. Я хотел сделать самый лучший микроскоп.
— Но как-то жить все равно нужно. На что жили?
— Получили гранты. Например, от фонда Сороса в 95-м году получили 13 тысяч американских долларов. Собственно говоря, вот эти 13 тысяч мне позволили закончить разработку микроскопа. В 96-м я пришел вот в этот корпус — лабораторный корпус «А», — чтобы собрать новую команду. Первый микроскоп мы сделали с помощью двух студентов и одного очень хорошего механика. 29 апреля 1997 года он стал показывать атомы, причем изумительного качества.
— Почему вы так хорошо помните дату?
— Потому что это мой день рождения. Совпало совершенно случайно.
«Крылатые ракеты — это тот же самый зондовый микроскоп»
— У вас в команде много студентов. Трудно с ними работать?
— Знаете, разочарований никогда не было. Я думаю, что, когда люди поступают на физфак, они уже прошли отбор. Вот в 96-м году приходит ко мне некий Саша, студент третьего курса. Длинные волосы, серьга в левом ухе, еще говорили, что он выпивает. То есть изначальные данные были сомнительные. Но я рискнул и дал ему компьютер, а у нас их всего в лаборатории два было. И он, вопреки всем ожиданиям, стал пахать по пятнадцать часов в сутки. Через три месяца у меня была готовая программа, которая управляла микроскопом. И мы уже пятнадцать лет вместе работаем, сейчас Александр Филонов — ведущий программист, директор отдела IT-технологий.
— От программирования много зависит?
— Это та часть работы, которую могут делать только немногие фирмы. Вот Филонов запрограммировал сигнальный процессор. Знаете, что это? У вас сигналы, входящий и выходящий, должны быть без задержки. В большом компьютере задержка может быть. Вы ему сказали: нарисуй мне картинку — он думает, а вы сидите. В мобильном телефоне этого быть не может — вы сказали, и голос должен немедленно превратиться в радиосигнал. Эта технология была военной, ее только в 93-м рассекретили, а раньше она в основном применялась в крылатых ракетах. Ведь крылатые ракеты — это тот же самый зондовый микроскоп: они должны лететь на низкой высоте и отслеживать рельеф поверхности. С точки зрения электроники и программы это один в один микроскоп. И поэтому новый микроскоп мы как раз делали на таком сигнальном процессоре. Задача сложная, но мне всегда везло с программистами.
— Что дороже в работе: материалы или зарплата?
— Электронные компоненты и металл в микроскопе стоят от трех до восьми процентов. Все остальное — оплата труда. Примерно такая же система и в Америке. Вот механику нам удавалось делать на несколько порядков дешевле. Потому что мы сами закупали алюминий, латунь, корпус делали из водопроводной трубы, которую обрабатывали до блеска на токарном станке… И в результате я думаю, что нам удавалось и удается сделать самую простую механику для микроскопа.
— И все равно вы с трудом их продавали…
— Нет, с 99-го все пошло. Первый микроскоп мы поставили в Белоруссию, в Институт химии новых материалов. А он, понимаете, у меня был один. Я мучился два дня: как же я вот отдам свой любимый единственный микроскоп?! Но на третий день понял, что, если я его не продам, денег не будет и следующий я уже не сделаю. Но до сих пор жалко… После этого мы сделали уже два микроскопа. И пошло — с продажи каждого очередного микроскопа я мог брать дополнительного сотрудника. Но процесс все равно был очень медленным. И я понял, что надо создавать нормальную фирму.
— А эта чем ненормальная?
— Я действительно считаю, что в 99-м мы создали самый лучший микроскоп. У него были все возможности обычных микроскопов плюс интернет-управление. И он был дешевым. Что-то вроде автомата Калашникова: просто и функционально. Но теперь мне надоело работать в полукустарных условиях. А если создавать полноценное производство, никаких денег от продаж не хватит. Здесь нужны инвесторы.
— Как раз хотел спросить, почему вы до этого не искали деньги извне?
— До 2005 года мы считали, что не будем общаться с инвесторами. Потому что, во-первых, их нет, во-вторых, они очень злобные, в-третьих, у них плохой характер, в-четвертых, у нас не хватит нервной системы, чтобы с ними беседовать. У меня был опыт 87–90 годов, когда к нам приходили такие адреналиновые мальчики, которые ничего не понимали в микроскопах, но были абсолютно уверены, что сделают все. Серьезного инвестора я до 2005 года не встречал никогда. Потом стали приходить уже более-менее нормальные люди, но условия были нечеловеческие.
«Макдоналдс» для инженеров
— И как же вы находили деньги для развития?
— Мы стали создавать производство. С 2008 года. Видите, во дворе желтое здание — там у нас механическое производство. Мы тогда выиграли в журнале «Эксперт» первую премию за инновационную идею, и нам дали субсидию в два с половиной миллиона рублей от правительства Москвы. Это половина станка — еще два с половиной миллиона мы добавили из своих денег. И за два с небольшим месяца запустили завод. Мне до сих пор кажется, что это было некоторое чудо.
— Но сейчас у вас инвесторы есть: Роснано, «Сколково»…
— По сути дела, Роснано был первым нормальным инвестором. Поначалу я не хотел с ними общаться, потому что условия были непривычно жесткие для науки. Но в 2008 году, когда мы поехали на выставку в Японию, мы спокойно поговорили там с руководством, и мне все четко и ясно рассказали. И потом, когда дошло до дела, у нас получилось так: наш взнос в совместную с Роснано компанию на 82,5 миллиона российских рублей — взнос интеллектуальной собственностью, 30 миллионов деньгами и 19 — оборудованием. Через пять лет я должен отдать Роснано около 200 миллионов.
— Думаю, что отдадите. Вы же сами говорите, что ваши микроскопы дешевле западных и при этом вполне конкурентоспособны. Но пока речь идет о производстве. Как расширять-то его будете? Одно дело — пять миллионов вложить, другое — двести.
— Сейчас мне хочется создать идеальную модель научного бизнеса. Хочется, чтобы был такой завод, который мог бы материализовать идею, будь то зондовый микроскоп или что-то еще.
— Вам интересно этим заниматься? После изобретений и науки?
— Если человек все время придумывает что-то новое в бизнесе, занимается творчеством, он остается ученым.
— Что творческого в постройке заводика?
— Я же говорю: дело не в заводе, а в модели. Я хочу создать такую же безотказную систему, как в «Макдоналдсе», только для сложного инновационного труда.
— А изобретениями вы еще занимаетесь?
— Да. Вот в прошлую субботу перед сном… Знаете, говорят, что Менделеев придумал свою таблицу во сне. Это неправда, не во сне. В тот момент, когда вы начинаете засыпать, но еще бодрствуете, есть маленькое количество времени, когда у вас мозг уже полностью освободился от управления телом. Получается невероятная разгрузка, и если в этот момент думать, анализировать, что надо сделать, в голову приходят великие идеи. И я уверен, что Менделеев свою таблицу изобрел именно так. Попробуйте как-нибудь сами… Так вот, примерно в этой ситуации в прошлую субботу я придумал, как сделать анализатор эритроцитов. Мы же теперь еще в биологию двигаемся — там огромные возможности. Можно наблюдать за клеткой крови и видеть, как она реагирует на разные химические вещества. Или — воздействует антибиотик на бактерию или нет. Обычным методом это занимает от нескольких часов до нескольких суток, а здесь — минуты…
С Яминским мы беседовали долго. Успели обсудить и перспективы совмещения нанопроизводства с яблоневым садом в Ярославской области, и миллиардный рынок для зондов в косметологии, и любимого писателя Пелевина, и талантливый народ, привыкший все делать самостоятельно, и борьбу с коррупцией, и даже римское право. Напоследок я спросил у Игоря Владимировича:
— Что будет с Россией — у вас есть прогноз?
Ну что еще я мог спросить после трех с половиной часов беседы?
— Фундаментальный прогноз такой, что вот именно сейчас у России есть феноменальный шанс стать великой, цивилизованной, порядочной, доброй и разумной нацией.