Версия для печати
Вернуться к списку

ЧТО У ФИЗИКА НА УМЕ

Небольшой конфуз случился на аукционе "Кристи" в декабре 1986 года. Выставленный на торги исторический документ - черновик широко известного оригинала - оказался короче на 20 строк, что привело к колебаниям стартовой цены, и она остановилась между 60 и 80 тысячами долларов. Снова, уже не в первый раз, возникли новые версии об истинном авторстве: черновик хранился в семье американского физика Лео Сциларда, на нем дата "2 августа 1939 года", а на стол американскому президенту Рузвельту 11 октября 1939 года положили чуть более длинный текст (см. ниже) за подписью Альберта Эйнштейна. Суть письма сводилась к тому, что элемент уран может стать источником нового вида энергии, которую можно использовать и в военных целях. Например, для создания ядерной бомбы. Фашистская Германия уже занимается этими разработками, и Америке надо поторопиться...

Послушайте ученых!

В общественном сознании укрепилось мнение, будто Рузвельт моментально созвал помощников, начал давать указания по развертыванию работ... На самом же деле два месяца письмо не доходило до президента и появилось перед ним только благодаря личному участию Александра Сакса, одного из ближайших советников Рузвельта. 12 октября Сакс во время завтрака рассказал ему, как Наполеон прогнал Фултона с проектом парохода и не смог использовать суда с новыми двигателями для вторжения в Англию. "Прояви тогда Наполеон большее воображение и сдержанность, история XIX столетия могла бы развиваться совершенно иначе", - добавил Сакс. И лишь вслед за этим Рузвельт прочел письмо Эйнштейна. Как результат появился довольно скромный консультативный комитет по урану. Таким было начало гонки ядерных вооружений.

С годами забылась революционность этого, казалось бы, небольшого эпизода с коротким письмом. А ведь произошло неслыханное! Кабинетный ученый, книжный червь, обратился к правителю могущественного государства со сдержанным посланием, а тот проявил себя самым дальновидным политиком эпохи. Наука покинула тихую заводь лабораторий и превратилась в политическую силу. Конечно, главную роль сыграл авторитет самого Эйнштейна. Такого авторитета не было у советского физика Георгия Флерова, когда он дважды писал Сталину, обстоятельно доказывая необходимость создания атомной бомбы.

Гитлер вообще никого из ученых не слушал, и, хотя Вернеру Гейзенбергу, главной фигуре на тот момент в немецкой науке, авторитета было не занимать, для фюрера физика все равно оставалась "еврейской наукой"... Возникает какая-то неувязка: в Америке физики-эмигранты пугали Рузвельта возможным созданием ядерного оружия в Германии, но была ли эта угроза вообще?

Немецкий след

Начать следует с первого удачного расщепления атомного ядра. В декабре 1938 года немецкие ученые Ган и Штрасман установили деление ядер урана под действием нейтронов. Результаты были опубликованы в начале следующего года. Сенсации не возникло, но удачный опыт явился шагом в исследованиях многих ученых: Энрико Ферми в Риме, Фредерика Жолио и Ирен Кюри в Париже, Джеймса Чедвика в Лондоне и Эрнеста Лоуренса в Беркли. Отто Ган впоследствии получил за свое открытие Нобелевскую премию по химии. События развивались быстро: в самом начале 1940 года в Англии два немца-эмигранта, Отто Фриш и Рудольф Пайерлс, показали возможность выброса большого количества энергии при расщеплении ядра урана. Уже шла война, и англичане бережно отнеслись к открывшимся перспективам - засекретили работы.

В Германии же происходило что-то непонятное: историки основываются на воспоминаниях участников тех событий, и некоторая доля недоверия к мемуаристам вполне понятна. Факт состоит в том, что под влиянием открытия Гана - Штрасмана германские военные начали финансирование и обеспечили заказами на продолжение фундаментальных разработок почти всех своих видных физиков - из тех, кто еще не эмигрировал. Ученые охотно включились в работу под протекцией военного ведомства - ведь это подразумевало снабжение, оборудование, материалы, а еще… А еще научные работники, занятые в военных проектах, освобождались от призыва в действующую армию. Но усилия физиков не слились в едином проекте, каждый из них продолжал работать в собственной вотчине - будь то университетская кафедра или промышленная лаборатория. И вот что еще интересно. В работах немецких физиков той поры слово "бомба" вообще не звучало! Речь шла о "новых источниках энергии" - и такая лексика была близка военным заказчикам, учитывая топливные проблемы воюющей страны. Мелькал термин "урановая машина", что в начале войны звучало очень привлекательно. Но, во-первых, объем работ был небольшим - министр вооружений Рейха Альберт Шпеер писал, что на каком-то рабочем совещании с учеными он готовился поторговаться, ожидая запросы с их стороны "…в миллионы марок. А они запросили жалких несколько сотен тысяч". А во-вторых, все перспективы развития были пресечены в 1943 году - после Сталинграда Гитлер категорически запретил финансирование любых научных работ, если не гарантировался практический эффект для военных целей в течение полугода. Безотказно поддерживались только ракеты фон Брауна - и это было то самое "оружие возмездия", которое союзники ошибочно отождествляли с атомной бомбой. Заседания у Гитлера протоколировались с немецкой аккуратностью, и из 2200 совещаний лишь один раз, в середине 1942 года, поднимался вопрос об атомном оружии.

К декабрю 1939 года Вернер Гейзенберг просчитал и обосновал для Германии необходимость постройки реактора - с целью обогащения урана-235 (идея реализовалась в мире лишь через двадцать лет). Однако, по его словам, сам он никогда не верил, что это возможно во время войны и для войны. Невозможность атомного проекта подтверждается не только соображениями научными и экономическими. Военные аналитики единодушны в том, что создание каких-либо объектов ядерной индустрии неизбежно привело бы к появлению на карте Европы мишеней такого масштаба, что для "летающих крепостей" союзников не составило бы труда уничтожить еще на стадии строительства и заводы, и реакторы, и пути транспортировки уранового сырья. Похоже, что шансов на создание атомной бомбы у Германии не было. Как это все смотрелось из-за океана?

Вся компания в сборе

Трудно предположить, что Рузвельт был невежествен, наивен или пуглив. После прочтения письма Эйнштейна еще полтора года он заверял американцев, что США останутся в неколебимом нейтралитете относительно войны в Европе. Заверения прервались весной 1941 года, когда стартовал ленд-лиз. И вот в октябре 1941 года - за два месяца до Перл-Харбора! - начались работы, впоследствии получившие название "Манхэттенский проект", - программы США по разработке ядерного оружия. О мотивах Рузвельта историки продолжают спорить, но в одном ему не откажешь: в дальновидности.

Что же касается физиков, то самой популярной легендой в Америке считается такая. Лео Сцилард и Энрико Ферми пришли к выводу, что работы в области ядерной физики нуждаются в государственной поддержке. Но двигал ими не только известный интерес "удовлетворять свое любопытство за счет государства". Эмигранты из Европы, они несли в себе жгучий эмоциональный заряд относительно гитлеровского нацизма и фашистских режимов. В июле 1939 года Сцилард и Юджин Вигнер приехали первый раз к Альберту Эйнштейну с черновиком обращения к президенту. Небогатые люди, без автомобиля, они попросили присоединиться к ним Эдварда Теллера - владельца хорошего "Плимута". Заходил ли будущий отец водородной бомбы в дом к Эйнштейну, точно не известно, но сам Теллер в мемуарах писал, что его участие в атомной программе США начиналось с должности шофера. Однако даже авторитет Эйнштейна не помог продвинуться письму к столу Рузвельта. Случайно у кого-то из этих троих оказался среди знакомых Сакс, воротила с Уолл-стрит и личный друг Рузвельта.

Ферми, Сцилард, Вигнер… Уже состоявшиеся или будущие Нобелевские лауреа­ты, блестящие умы, порядочные люди - им еще предстояло после войны много раз переоценивать свою роль в гонке атомных вооружений. Кто из них внес наибольший вклад в написание исторического письма - до конца, наверное, не будет понятно никогда. Теллер до глубокой старости не отходил от дел и консультировал Рейгана по поводу "звездных войн". А Эйнштейн отказался участвовать в Манхэттенском проекте, сославшись на свое принципиаль­ное нежелание иметь дело с секретными материалами. Письмо было написано 70 лет назад, но история самого письма до конца так и не написана.