Версия для печати

Нужны международные этические комитеты для контроля безопасности новых лечебных технологий

Проблема использования клеточных технологий в лечении заболеваний вызывает сегодня в обществе повышенный интерес, в частности, вследствие возникающих здесь этических проблем. Обсуждается проект Федерального закона о клетке.

Предлагаем вниманию читателей две точки зрения на проблему известных ученых – российского и американского . Это - академик М.В.Угрюмов и профессор Мартин Пера (Martin Pera.).

Академик М.В.Угрюмов - основатель научной школы в области нейрофизиологии и нейроэндокринологии, руководитель Лабораторией гормональных регуляций Института биологии развития им. Н.К. Кольцова РАН и Лаборатории нейрогистологии НИИ нормальной физиологии им. П.К. Анохина РАМН, профессор Университета им. П. и М.Кюри (Сорбонна).

Профессор Мартин Пера - директор Центра регенеративной медицины и исследования стволовой клетки Эли и Эдит Брод при Южнокалифорнийском университете.

- Михаил Вениаминович, данная проблема – важная?

- Использование клеточных технологий в лечении заболеваний - одна из наиболее актуальных проблем, которые сейчас ставят в медико-биологических исследованиях, в нейробиологии и, в частности, в неврологии. И идея эта не нова.

- Вот как? Расскажите краткую предысторию.

- Клеточные технологии начали использовать более ста лет назад, но - в экспериментальных исследованиях. К этой идее вернулись только в середине 80-х годов прошлого века, когда шведский ученый Андерс Бъерклунд высказал гипотезу, что при гибели определенной группы нейронов мозга и, как следствие, выпадении соответствующей функции организма, можно попробовать эти нейроны заменить на другие, которые выполняют ту же самую функцию. Гипотеза породила надежду на восстановление утраченной функции целостного организма.

Предложение Андерса Бъерклунда вскоре, к концу 80-х, было реализовано на экспериментальной модели болезни Паркинсона, когда погибают так называемые дофаминегрические нейроны мозга: действительно, удалось при замещении их на новые нейроны получить очень хороший терапевтический эффект. У животных, которым пересаживали эти нейроны, исчезали характерные для паркинсионизма нарушения двигательной активности.

Результат породил надежды и даже некую эйфорию, что можно будет такой же положительный эффект достичь и у людей. Были созданы европейская и американская программы по пересадке эмбриональных нейронов. Почему эмбриональных? Потому что экспериментальные исследования показали: только эмбриональные нейроны могут адаптироваться, выживать в мозге взрослого организма (реципиента) и дальше нормально развиваться, т.е. эмбриональные нейроны начинают функционировать так, как им и подобает.

- И эти надежды оправдались?

- Данная клиническая программа продолжалась порядка 15 лет и, хотя негативных результатов не было, позитивные результаты, к сожалению, оказались столь несущественными, что эта технология не была рекомендована для дальнейшего использования. Вот тут-то люди, посвятившие данной теме всю жизнь, глубоко ее изучившие, пришли к заключению: нет, все-таки неправильно сказать, что технология плохо работает, просто ее надо усовершенствовать. И в этом усовершенствовании можно было пойти по нескольким путям.

Первое направление – использовать эмбриональный материал, но не человеческий, поскольку получение человеческого эмбрионального материала связано с этическими проблемами: это абортный материал. Более того, получить большое количество такого материала просто невозможно. Так пришли к использованию ксенотрансплантации, т.е. к тому, чтобы брать эмбриональный материал не от человека, а например, от свиньи, которая генетически довольно близка к человеку.

Второе направление: попробовать (чтобы вообще исключить этические проблемы) заменить нейроны на другие клетки - нейрональные или ненейрональные - но с модифицированным геномом. Иными словами, сажать в любые клетки специально «сконструированные» гены, чтобы клетка вырабатывала то, что потерял мозг в результате гибели нейронов. Направление это стало развиваться, и сегодня создаются генно-инженерные клетки с заданными свойствами.

И третье направление – использование стволовых клеток. Как известно, стволовые клетки - малодифференцированные клетки, которые в процессе развития могут приобретать свойства погибших нейронов. Сейчас этому направлению уделяется большое внимание во всем мире, оно бурно развивается, правда, пока только на экспериментальном уровне.

- Итак, мы вернулись к теме использования стволовых клеток. С чем здесь связаны надежды ученых?

- Использование стволовых клеток исключительно важно для фундаментальных исследований. Во-первых, модель стволовых клеток открывает большие горизонты для понимания того, как работает генетическая программа малодифференцированной клетки и какие факторы окружающей среды заставляют развиваться эту генетическую программу в том или ином направлении - т.е. развиваться в сторону создания нейрона или какой-то другой клетки с определенными свойствами. Это - важнейший фундаментальный вопрос эпигенетики.

Во-вторых, важно узнать: в какой степени стволовые клетки могут быть использованы для замещения погибающих клеток во взрослом организме и, таким образом, компенсировать ту функцию, которая при этом теряется. Как нейробиолог, буду больше говорить о заболеваниях мозга. Итак: в какой степени можно заместить стволовыми клетками утраченные нейроны и на что можно рассчитывать в плане восстановления функций? Увы, здесь у меня пессимистические прогнозы.

- Почему?

- Думаю, мы не случайно не получили ярких положительных результатов, используя даже эмбриональные нейроны, которые уже, собственно говоря, отчасти дифференцированы. Почему? Когда Бьерклунд высказал предположение, что одни нейроны можно заменить другими и восстановить функцию, то он предполагал, что нейрон будет играть роль помпы, которая синтезирует и выделяет строго определенное вещество, участвующее в передаче информации от одного нейрона к другому. Скажем, в случае болезни Паркинсона это дофамин. Помпа эта могла иметь совершенно другой вид – например, могла быть механическая помпа, или эмбриональные нейроны, словом, все что угодно – но, тем не менее, это была идея помпы. Увы, идея помпы себя не оправдала и, думается, вот почему.

В процессе исторического развития между нейронами сложились очень сложные взаимоотношения - так называемые синаптические специализированные контакты, в области которых как раз и осуществляется передача сигнала от одного нейрона в другой. Сложность этих синаптических контактов в конце концов и определяет участие мозга в регуляции функций целостного организма. И пока мы не восстановим эту сложнейшую микроархитектонику, мы не сможем компенсировать функции целостного организма. Но на современном уровне развития науки это, увы, некое табу: мы не умеем восстанавливать такую сложную архитектонику!

- Почему?

- Каждый нейрон «общается», т.е. имеет специфические контакты, с десятью-двадцатью тысячами других нейронов. Восстановить такую микроархитектонику никто не в состоянии, ее даже понять сейчас никто не может, не то что реконструировать. Поэтому, думаю, здесь табу на многие годы.

Но существует и еще одна новая серьезная проблема. Сначала мы должны дать возможность стволовым клеткам превратиться в нейрон в условиях ин витро (in vitro – т.е. в пробирке: исследования, проводимые в специально созданной искусственной среде вне живого организма, в лабораторных условиях – Ред.). Т.е. нужно создать условия, при которых стволовые клетки могли бы размножаться до необходимого уровня, и дальше заставить их дифференцироваться или развиваться строго в определенном направлении - чтобы эти клетки в конечном итоге вырабатывали или секретировали именно те химические сигналы, которые необходимы для компенсации дефицита функции мозга.

Но серьезная проблема в том, что мы не знаем, какие внеклеточные факторы окружающей среды заставляют нейрон развиваться в том или другом направлении. Мы только-только приближаемся к пониманию этого. Ну, например, мы знаем: чтобы нейрон стал синтезировать дофамин, важно, чтобы в среде была аскорбиновая кислота. Но даже при наличии аскорбиновой кислоты не более 20% нейронов, образованных из стволовых клеток, начинают секретировать этот продукт, т.е. мы далеки от понимания, как этот процесс регулируется. Это - с одной стороны.

С другой стороны, у нас нет инструмента, который мог бы позволить из 100% нейронов, которые образовались, «вытащить» именно те 20%, которые нам нужны, чтобы их пересадить. Мы не можем их отличить друг от друга, не можем «вытащить» только эти 20%. Получается, мы должны закладывать все 100% нейронов, зная, что только 20% работают так, как нам нужно. Однако, как работают остальные 80%? Этого мы не знаем и потому не исключено, что они могут работать не на пользу, а во вред. Вот – вторая серьезная проблема, которая привносится именно стволовыми клетками.

Есть и еще одна серьезная проблема, которая возникает особенно при пересадке эмбриональных стволовых клеток в мозг взрослого организма. Мы еще и не знаем, как управляется размножение этих клеток, т.е. их пролиферация. Следовательно, существует большой риск, что эти стволовые клетки начнут давать новообразования или опухоли. Регуляция пролиферации стволовых клеток, т.е. произвольная остановка пролиферации в тот момент, когда это необходимо – тоже фундаментальная проблема, еще очень далекая от решения.

Поэтому мне представляется, что если говорить о пересадке тех нейронов, которых не хватает в мозге, то на сегодняшний день мы пока очень далеки от клинических испытаний стволовых клеток для специфического лечения тех или иных заболеваний мозга, связанных с гибелью строго определенных нейронов.

Несколько проще говорить об использовании стволовых клеток для неспецифического лечения и, наверное, тут перспективы больше, поскольку сами стволовые клетки и вновь образованные нейроны являются источником большого количества нейропептидов, которые называются ростовыми, или нейротрофическими факторами. И эти нейропептиды обладают относительно специфичным или даже неспецифичным эффектом по отношению ко всем нейронам мозга, с одной стороны - предотвращая их гибель, а с другой стороны - стимулируя репаративные, т.е. восстановительные процессы в нервной ткани.

И поэтому, независимо от того, куда «посадить» стволовые клетки при повреждении мозга, скажем, спинного мозга или каких-то отделов головного мозга, этот эффект все равно проявится независимо от того, какие имеются повреждения мозга и какие функции организма при этом страдают. Вот это неспецифические эффекты – и здесь, наверное, легче себе представить клинические испытания с целью неспецифического влияния.

- Где же здесь возникают этические проблемы?

- Существуют некие этические нормы перехода от доклинических к клиническим испытаниям. Доклинические исследования - необходимый предшествующий этап, это исследования, проведенные на огромном количестве животных, которые бы показывали эффективность лечения. Т.е. на этом этапе необходимо прежде всего моделировать заболевание и дальше получать терапевтический эффект. Сейчас на Западе данный этап привлекает наибольшее внимание и дает интересные результаты.

Тем не менее, отсутствуют доклинические испытания, которые бы с определенностью говорили, что можно переходить к клиническим испытаниям. И поэтому на Западе клинические испытания стволовых клеток, как рассказал американский коллега профессор Пера, фактически запрещены, за исключением, может быть, отдельных очень редких случаев, когда речь идет о так называемой «терапии отчаяния», когда хуже, скорее всего, стволовые клетки сделать не могут, но есть надежда на какое-то незначительное улучшение.

Очень редкие клинические испытания, по сообщению профессора Пера, проводятся при травме спинного мозга, когда есть перерыв (часто – неполный) спинного мозга и в этот момент нужно максимально стимулировать репаративные процессы в спинном мозге. С такой целью стволовые клетки могут быть полезны, оказывая неспецифическое влияние с помощью ростовых или нейротрофических факторов.

- А действуют ли подобные запреты в нашей стране?

- Какие-то этические нормы должны воспитываться, прежде всего, у самих ученых, они должны, образно говоря, «сидеть у них в голове». И должно быть так, что даже если законодательство не успевает, ученые априорно не могут перешагнуть черту дозволенного, не могут переступить через запрет «не навреди больному». По крайней мере, так происходит в цивилизованных странах.

К сожалению, наша страна в этом отношении не является ярким примером цивилизованности, и многое определяется, увы, финансовой заинтересованностью. И действительно: существует немало коллективов, из которых одни странным образом получили лицензии в Миздравсоцразвития РФ, другие полулегально, третьи вообще нелегально, но, тем не менее, широко проводят клинические испытания. По большому счету, это даже не испытания, потому что речь идет о большом количестве больных, которым обещают выздоровление. Хотя на самом деле ни к чему, кроме осложнений, это не приводит. Но за это с больных берутся огромные деньги! К сожалению, в нашей стране находится немало манипуляторов, которые пользуются тем, что люди, особенно, когда дело касается их детей, готовы хвататься за любую соломинку, платить любые деньги. Этот процесс очень важно остановить, поставить под контроль!

В конце концов, безопасность новых лечебных технологий, новых видов пищи, генномодифицированных продуктов и т.д. - один из элементов биобезопасности и национальной безопасности. Это явления одного порядка и к ним нужно относиться очень серьезно, здесь должен быть контроль со стороны государства. Причем это не только медицинская или медико-биологическая проблема - это и социально-экономическая проблема. Ведь в мире существуют десятки миллионов очень тяжелых больных, на их реабилитацию и традиционное лечение затрачиваются огромные деньги и, к сожалению, это часто не приводит к какому-то позитивному эффекту. А для нашей страны это особо важная проблема, потому что здесь люди часто не только не получают адекватного лечения, а в итоге - еще больше страдают, в том числе очень сильно страдает их семейный бюджет.

- Может быть, ученые Академия наук должны в первую очередь показывать пример соблюдения профессиональной этики?

- Да, и при этом нужна какая-то организационная форма, которая позволила бы цивилизованное влияние сделать системным.

Когда в 90-е - начало 2000-х годов развивалась программа по клиническим испытаниям трансплантации эмбриональных нейронов, важную роль сыграло создание европейской программы, в которую входила и Россия. Мне тогда довелось быть координатором этой программы у нас в России – в ней участвовало девять институтов Академии наук, Академии медицинских наук и Министерства здравоохранения. И российский филиал программы работал по тем же принципам, в том числе этическим, которые совместно были выработаны европейскими странами и США. И эти принципы тогда у нас пропагандировались через СМИ, проходили круглые столы на ТВ на эту тему и, надо сказать, информация довольно эффективно доходила до потенциальных больных. До общественного сознания было доведено понимание, что есть некий эталон - что может дать, а что не может дать данная технология и какими этическими принципами при этом руководствуются ученые, специалисты. По крайней мере, их вмешательство с новыми технологиями полностью исключало финансовую заинтересованность, деньги за это не брались. А поскольку сейчас таких программ в нашей стране, как, впрочем, и в Академии наук - нет, то это, безусловно, толкает больных в объятия аферистов, наживающихся на болезнях.

- При Российской академии наук действует комиссия по лженауке, привлекающая большой интерес прессы. Может, нужна также и комиссия по этике – если бы ее деятельность оказалась в центре внимания журналистов, дело бы только выиграло!

- Если говорить о государственном подходе, думаю, этот вопрос надо рассматривать шире. Не так давно делегация Российской академии наук во главе с президентом РАН академиком Ю.С. Осиповым была в США и там велись переговоры с администрацией Президента США, с руководством Национальной Академией Наук США по линии совместного комитета по безопасности. В частности, обсуждался вопрос биобезопасности. Я на тех переговорах представлял по данному направлению Академию наук и сказал, что до сих пор вопрос понимался узкоспецифично, как биобезопасность на пути вероятного использования бактериологического и химического оружия. Но по мере того, как наши страны уходят от холодной войны и переходят к сотрудничеству в решении глобальных задач человечества, старый формат понимания биобезопасности также устаревает и все большее значение приобретает новый аспект – биобезопасность питания, биобезопасность использования новых лечебных технологий. Соответственно, этот раздел программы нужно сильно расширить, усилить и, в частности, сделать это через создание международных этических комитетов, которые бы вырабатывали и отслеживали нормы использования в разных странах клинических испытаний новых технологий.

Такие международные этические комитеты, безусловно, были бы достаточно авторитетными и их мнение поддерживалось бы мировым сообществом, в том числе путем создания подобных этических комитетов на национальной основе. Думается, и у нас в стране данное направление было бы продуктивным, и Российская академия наук здесь могла бы внести свой весомый вклад.

Беседовал Сергей Шаракшанэ

Профессор Мартин Пера об опасностях бесконтрольной клеточной терапии

- Профессор, что такое регенеративная медицина?

- Регенеративная медицина – это новый вид лечения, целью которого является восстановление нормальной функции при потере клеток вследствие заболевания или травмы. Восстановление может включать в себя введение клеток для замещения поврежденной ткани или лекарств, помогающих тканевому восстановлению.

«Стволовой» называется примитивная клетка, обладающая двумя основными качествами: во-первых, способностью к самообновлению (т.е. способностью к многократному делению для продуцирования новых стволовых клеток), и, во-вторых, способностью к дифференциации или специализации для превращения в зрелые функциональные клетки. Стволовые клетки могут замещать мертвые или поврежденные клетки в очаге поражения.

В клинической практике стволовые клетки костного мозга применяются при нарушениях гематопоэза и лейкемии, а мезенхимальные стволовые клетки используются для восстановления хряща. Сейчас начаты клинические испытания нейрональных стволовых клеток для лечения спинномозговой травмы.

К сожалению, существует несколько ограничений широкого применения стволовых клеток на практике. Во-первых, в большинстве тканей их очень мало (менее 1:1000), во-вторых, они могут трансформироваться лишь в некоторые виды клеток, в-третьих, из многих тканей их трудно выделить, и, в-четвертых, их трудно выращивать в лабораторных условиях.

Нерешенной является проблема пластичности взрослых стволовых клеток (ВСК). Нет доказательств, что такие стволовые клетки являются плюрипотентными (т.е. способными превращаться в любой вид ткани). Также отсутствуют доказательства того, что ВСК могут применяться для починки различных типов клеток организма.

Наоборот, эмбриональные стволовые клетки (ЭСК) сохраняют плюрипотентность. Они извлекаются из эмбрионов до начала формирования специализированных тканей и могут бесконечно делиться в лабораторных культурах.

Исследование стволовых клеток произведет революцию в медицине, поскольку: 1) они являются новыми инструментами изучения биологии человеке в норме и патологии, 2) могут применяться для разработки новых лекарств вместо испытаний на животных и людях; 3) могут использоваться для заместительной терапии при потере или поражении клеток; 4) дадут новое понимание естественного процесса выздоровления, причин его нарушения и способов восстановления.

- Расскажите о проблемах эмбриональных клеток.

- Источником ЭСК являются клетки, извлеченные из «лишних» эмбрионов при экстракорпоральном оплодотворении (ЭКО) до начала формирования специализированных тканей. Однако в США их применение связано с множеством юридических препятствий.

Европейский регистр ЭСК человека (European Human Embryonic Stem Cell Registry) насчитывает 650 клеточных линий, из которых около 250 доступно в настоящее время для исследователей. При нынешнем президенте США Б.Обаме сохраняется запрет на федеральное финансирование получения новых линий ЭСК, но даже работа с существующими клеточными линиями оспаривается в американских судах. Когда речь идет о новых исследованиях, лучшей политикой является гибкое регулирование, а не запретительные меры.

Ограничения не коснулись, однако, работ по переносу ядра и перепрограммирования соматической клетки, которые лежат в основе клонирования. Как известно, после овечки Долли были получены клоны многих млекопитающих. Может ли техника клонирования использоваться для преодоления иммунологических барьеров при трансплантации стволовых клеток? В теории все выглядит достаточно просто: у больного с помощью биопсии берется соматическая клетка, из нее извлекается ядро и пересаживается в энуклеированный ооцит. Затем в пробирке выращиваются генетически идентичные клетки (нейроны, кардиомиоциты, гепатоциты и т.д.), которые вводятся больному для замещения дефекта.

Однако остается много вопросов. Действительно ли эти клетки являются генетически идентичными (ДНК, как известно, содержится не только в ядре клетки, но и в митохондриях и других органеллах)? Насколько они эквивалентны ЭСК человека?

Вопрос о дифференциации ЭСК тоже непрост. Пера продемонстрировал слайд, на котором видна тератома, возникшая после имплантации ЭСК. Между ЭСК и раковыми клетками наблюдается немалое сходство. Как контролировать дифференциацию ЭСК? Ответ на этот вопрос могут дать исследования эмбрионов млекопитающих и других видов. Дифференциация ЭСК следует «дорожной карте» эмбриогенеза. Неполный список типов клеток, полученных из ЭСК человека in vitro, включает: двигательные нейроны, астроциты, олигодендроциты, гематопоэтические стволовые клетки, клетки, вырабатывающие инсулин, кардиомиоциты, гепатоциты, эндотелиальные клетки, остеоциты, клетки трофобласта и желточного мешка.

Имеются сообщения об успешном лечении плюрипотентными стволовыми клетками человека экспериментальных моделей болезни Паркинсона, спинномозговой травмы, демиелинизации, диабета и дегенерации сетчатки. Нерешенной остается проблема интеграции трансплантата в поврежденную ткань. Каким образом «работают» трансплантаты стволовых клеток? Замещают погибшие клетки? Или защищают ткань от дальнейшего повреждения? Или же они стимулируют эндогенные процессы восстановления?

- Происходит ли сдвиг исследовательского интереса от ЭСК к ВСК?

- Не думаю, что правомерно говорить о каком-то сдвиге. Изучаются все виды стволовых клеток – тканевые, ЭСК, ВСК, и индуцированные плюрипотентные клетки, когда в лабораторных условиях ВСК «возвращаются» в эмбриональное состояние. Пока трудно сказать, какой подход окажется более продуктивным. В нашем институте мы идем всеми путями не только потому, что не знаем, где нас ждет успех, но и потому, что исследование в одном направлении помогает работе в другом. Если мы знаем, как стволовая клетка работает во взрослой ткани, то мы лучше поймем, как заменить ее с помощью ЭСК. Так что разные подходы дополняют друг друга.

- Расскажите, пожалуйста, о своем Центре.

- Возглавляемый мною Центр регенеративной медицины основан в 2006 г. В нем имеются 4 лаборатории и около 100 исследователей. Центр расположен в Калифорнии, и мы получаем значительные суммы денег от Инициативы стволовой клетки (Stem Cell Initiative). Избиратели нашего штата проголосовали за выделение 3 млрд. долларов в течение 10 лет на изучении стволовой клетки. Помимо финансирования от штата, мы получаем федеральные гранты, а также частные пожертвования особенно от Фонда Брода (Broad Foundation). Мы занимаемся фундаментальными вопросами клеточной биологии, а также сотрудничаем с клиницистами для переноса наших разработок в клиническую практику. В частности, мы изучаем регенерацию тканей у низших животных, чтобы понять, почему она возможна у рыб, у лягушек, но невозможна у млекопитающих.

- В своем выступлении вы упомянули о клинических испытаниях первой фазы с применением клеточных технологий. Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?

- В Калифорнии идет первая фаза клинических испытаний ЭСК при острой спинномозговой травме. Речь идет об эмбриональных олигодендроцитах, которые, как ожидается, ускорят ремиелинизацию аксонов. Кроме того, начаты испытания ЭСК при форме макулярной дегенерации, называемой «болезнью Штаргардта». Но, повторяю, это испытания первой фазы, где исследуется не столько эффективность клеточной терапии, сколько ее безопасность.

- В некоторых странах, включая Россию, клеточная терапия применяется необоснованно. Что вы думаете по этому поводу?

- Это настоящая угроза для данного научного направления. Имеется много клиник, предлагающие необоснованные, недоказанные и неэтичные методы лечения. Речь ведь идет об экспериментальной медицине, где имеются не только потенциальная выгода, но и реальный риск. Все, что мы делаем, должно быть научно обосновано и находиться под жестким контролем. К сожалению, во многих клиниках эти критерии этических исследований не выдерживаются. Активную позицию по данному вопросу заняло Международное общество по изучению стволовой клетки (International Society for Stem Cell Research). Оно пытается информировать публику об опасностях бесконтрольной клеточной терапии.

- Когда исследования ведутся в такой сложной области, нужно, чтобы не отставал закон. Иначе этот пробел тут же заполняется жуликами, спекулирующими на надеждах неизлечимо больных людей. Как обстоит с этим дело в вашей стране?

- Мы можем рассмотреть проблему на двух уровнях. Первый уровень – это фундаментальные исследования. Когда мы занимаемся ЭСК, мы должны придерживаться федеральных правил. В Национальном институте здоровья США (НИЗ) есть регистр клеточных линий, разрешенных к использованию. Мы должны работать только с этими линиями, а НИЗ следит за тем, чтобы они были получены этическим способом. Кроме того, у нас есть местные этические комитеты. Каждый раз, когда мы начинаем работать с новой линией эмбриональных клеток, мы должны получить одобрение нашего комитета. Также, по рекомендации Национальной академии наук США создан специальный этический комитет, который рассматривает все проекты, связанные с изучением плюрипотентных стволовых клеток человека.

Второй уровень – это клинические испытания. Все они должны получить добро Агентства по контролю над пищей и лекарствами (FDA). Там есть специальный отдел по клеточной терапии. Разумеется, все клинические испытания должны быть одобрены местными этическими комитетами.

Одна из наших обязанностей как ученых – объяснить публике ожидаемые блага, одновременно предупредив, сколько времени может потребоваться для их достижения, и не давая при этом несбыточных обещаний. Это важно потому, что многие люди в принципе против подобных исследований.

Обама увеличил число разрешенных клеточных линий, но мы по-прежнему не можем получать новые линии за счет федерального бюджета, и не можем проводить какие-либо эксперименты с эмбрионами. Но даже это оспаривается в суде, где сейчас рассматривается вопрос о полном прекращении федерального финансирования исследований на эмбрионах. Многие считают, что, в конце концов, вопрос будет рассматриваться в Верховном суде. Это оказывает негативное влияние на молодых исследователей. Если у них нет уверенности, что проекты будут финансироваться из федерального бюджета, они подумывают о том, чтобы сменить тему исследования.

- То есть необходимо найти баланс между отсутствием всякого контроля и слишком жестким регулированием…

- Все мы согласны, что необходимо регулирование, чтобы работа выполнялась с соблюдением этических правил, но полный запрет подобных исследований лишил бы людей громадных потенциальных возможностей лечения различных заболеваний с помощью стволовых клеток.

В тексте интервью Мартина Пера использовались материалы его лекции «Плюрипотентные стволовые клетки человека: состояние вопроса», с которой он выступил в НИИ нейрохирургии им. Н.Н.Бурденко РАМН.

Материал подготовил Болеслав Лихтерман, доктор медицинских наук